Армейский спотыкач - Страница 3

"Ловко, - думает солдат, - энто у них приспособлено!.."

- А почему от тебя, - спрашивает пузатый, - пехотным солдатом пахнет?

Лешие, конечно, не потеют, - солдатский-то букет ему в нос и бросился.

- Да я по этапным дворам бродил, по ночам солдатские пятки брил. Вот, извините, и пропах... Да вы не скулите! Вона у пня дохлый крот, вы ноздри натрите, - авось отшибет.

Подобрались лешие поближе, а солдат втулку приоткрыл, нацедил пеннику с полчерпака, стоит поплескивает, - так они кругом на хвостах и заелозили.

- Ну что ж, подноси, - говорит старший. - Чего дразнишь? А то мы тебя и в компанию свою не примем...

Как гаркнет солдат:

- Встать! Становись в затылок... Да чтоб по два раза не подходить, знаю я вас, сволочей одинаковых!..

Потянулись они ближе, как старушки к кашке: кто пасть подставляет, кто ухо, а кто и того похуже. Некогда солдату удивляться, знай льет - кому в рот, кому в живот, абы вошло.

И минуты не прошло, взошел им градус в нутро, забрало их, братцы, аж до кончика. Похохатывать стали, да с перекатцем, да с подвизгом, - будто кошка на шомполе над костром надрывается... А потом играть стали: кто на бочке, брюхом навалившись, катается, кто старшего лешего по острым ушам черпаком бьет... Кто, в валежник морду сунувши, сам себе с корнем хвост вырывает. Мухомор с махоркой на фантазию, братцы, действует...

Назюзились окончательно. В кучку сбились, друг с дружкой, как раки, посцеплялись, - шерсть-то у них дремучая, - покорежились раз, другой и аминь. Будто траву морскую черт бугром взбил, копыта об ее вытер, да и прочь ушел.

"Запалить их что ли? - думает солдат. - Спирт внутри, пакля наружу, здорово затрещит!" Однако ж не решился: ветер клочья огненные по всей дубраве разнесет, - что от леса останется? Нашел он тут на бережку старый невод, леших накрыл, со всех концов в узел собрал, поволок в озеро. Груз не тяжелый, потому в них, лесных раскоряках, видимость одна, а настоящего веса нет. А там, братцы, в конце озера подземный проток был, куда вода волчком-штопором так и вбуравливалась.

Подбавил он в невод камней - для прочной загрузки - да всю артель веслом щербатым в самый водоворот и спихнул. Так и захлюпала! Прощай, землячки, пиши с того света, почем там фунт цыганского мяса...

Обмыл с себя солдатик паклю, да крахмальную слизь, морду папоротником вытер, пошел одеваться: нога похрамывает, душа в присядку скачет... Ловко концы-то сошлись. На войне раненого полуротного из боя вынесешь - Георгия дают, а тут за этакий мирный подвиг и пуговкой не разживешься. А ведь тоже риск: распознай его лешие, по косточкам бы раздергали, кишки по кустам, пальцы по вороньим гнездам...

Добрел он до села, у колодца обчественного стал, как загремит в звонкую бадью ясеневой палочкой:

- Сходись старый да малый! Бог радость прислал; грибами-малиной теперь в лесу хочь облопайся...

Сбежался народ, кто с лепешкой, кто с ложкой, - дело-то в самый обед было. Сгрудились вокруг, удивляются: солдат трезвый, а слова пьяные.

Однако, как он про свою победу-одоление рассказал, так все и дрогнули. Солдат достоверный был, с роду он не брехал, - не такого покроя.

- Да как же ты их, легкая твоя душа, обошел-то? Ерофеич, на что мастак, и тот, как колючей проволоки наглотавшись, из леса задом наперед еле выполз.

Смеется солдат, глаза, как у сытого кота, к ушам тянутся.

- Военный секрет, милые! Авось, и в соседнем уезде пригодится. Тачку-то бабкину прихватите, когда из лесу вертаться будете, - в ней главная суть.

Тронулось тут все население беглым маршем в лес, - и про обед забыли. Только портки да платки за бугром замелькали. Ребятки лукошки друг у друга рвут, через головы кувыркаются. В лес нырнули, так эхо вокруг тонкими голосами и заплескалось.

* * *

Сидит солдат на завалинке, прислушивается. Ишь гомон какой над дубами висит. Дорвались...

Покосился он тут вбок, - Ерофеич по плетню к нему пробирается, тяжко дышит, будто старшину в гору на закорках везет... Добрался до завалинки, сел мешком, ласково этак спрашивает, а у самого морда такая, словно жабой подавился:

- Что ж ты, служивый, хлеб у меня перебиваешь?

- Да я, папаша, не для ради хлеба, - ради удовольствия! Хлеба у нас и своего хватит...

- Как же ты их, милый человек, обчекрыжил? Умственности у тебя никакой нет... Правил ты настоящих не знаешь...

- Никак нет. Умственности, действительно, за собой я не замечал.

- Да как же ты, все-таки, распорядился? - спрашивает Ерофеич, а сам все придвигается, ушьми шевелит: вот-вот солдату в рот вскочит.

- Очинно просто! Я, папаша, без правил действовал. Только они на меня в лесу оравой наскочили - "Кто такой да откудова?" А я к стволу стал, да так им бесстрашно и ляпнул: "Села Кривцова, младший подмастерья знахаря Ерофеича!" Перепужались они насмерть, имя-то твое услыхавши, - да как припустят... Поди, верст за сорок теперь к западному фронту пятками траву чешут.

Насупился Ерофеич, глазом косым повел - нож в сердце!

- Н-да! Ну, как знаешь! Не плюй, брат, в колодезь, авось он и не высох. На фронт ты вернешься, а может, я б тебе слово какое наговорное против пули бы вражеской дал.

- Спасибо, папаша! Да мне оно ни к чему. Я там, в окопах сидючи, так приспособился, что германские пули голой рукой ловлю, да им же обратно и посылаю...

Видит знахарь, что солдат ложку свою крепко держит.

- А не мог ли бы ты, друг, беде моей пособить, - уж я отслужу, будь покоен. Тело у меня после того случая все синими бобами пошло. Средствия у тебя нет ли какого? Оченно уж обидно!

Поиграл солдат сапогом, плечом передернул. - Средствия и без меня найдется. Слыхал я тут, что ты к солдатке одной не путем, сладкий старичок, подкатываешься. Так вот, как ейному мужу Бог приведет невредимо с фронта воротиться, - отполосует он тебя, рябого кота, кнутом, - вот весь ты синий и станешь. В ровную, стало быть, краску войдешь.